Лето бабочек  - Хэрриет Эванс

Я сделала чай, как можно медленнее. Она все еще печатала. Я взяла телефон, но там не было ничего интересного, только смс-сообщения. Я динозавр.

Что восьмидесятилетний пират сказал на свой день рождения?

«Да, дружище».

Это от Себастьяна, на той неделе.

Я немного посмотрела в окно и потом наконец решительно поставила чашку рядом с ней. Как и всегда в это время дня, та же мысль всплыла у меня в голове.

Тебе не надо писать в кухне. Наверху есть кабинет, которым ты никогда не пользуешься. Тогда я не буду тебя беспокоить.

– Мам? Чай готов.

– Еще секунду, детка.

Ты могла бы оставить все в комнате Мэтти так, как было. Почему мы разрушили шкафчики миссис Полл с золотой цветочной обивкой из MFI, которыми она так гордилась, и вытащили ковры, и поставили этот стол, и эти полки, если ты даже не собиралась туда заходить?

Обычно, я просто не обращала на это внимание. С мамой приходится. Но сегодня я не могла, и через минуту я глубоко вздохнула.

– У меня сегодня был странный день, – сказала я громко.

– Правда, детка? – Клавиатура тряслась от ее непрерывного печатания. – Ага. Еще секунду.

– Я виделась с Себастьяном. Он передает привет.

Она подняла на меня глаза и улыбнулась.

– О, передай ему тоже. Как он?

– В порядке. Он всегда в порядке. Послушай, мам… – Ее глаза скользнули обратно на экран, и мне пришлось положить руку на стол и почти закричать «Мам!». Тогда она посмотрела на меня с удивлением, с тем старым опасным выражением лица, но я проигнорировала его.

– Ты меня напугала! Что случилось?

– Когда я разговаривала с Себастьяном… хм, ну, одна женщина увидела нас. Она сказала, что знает моего отца. Сказала, что он не погиб.

Есть вещи, о которых мы с мамой никогда не говорили. Ее срыв, мое детство, первые годы здесь, ох, много чего. Но мы никогда, вообще никогда, не говорили о моем отце.

Мама медленно закрыла ноутбук.

– Да уж, странный день, – сказала она после минутной паузы. – Послушай, детка. Кто, черт возьми, она такая?

– Не знаю. Ее фамилия Трэверс, кажется. – Я в упор смотрела ей в лицо, ожидая какой-нибудь реакции. – Она знала, кто я такая. И наконец… – Я вспомнила свой блокнот, а ее глаза бегали из стороны в сторону. – Думаю, она знает. Но я не уверена.

– И что она тебе сказала?

Я пересказала ей все, что случилось, и она ни разу меня не перебила, просто слушала, не сводя своих зелено-ореховых глаз с потертой столешницы.

– И это «значит, так они тебе сказали», – закончила я. – Вот это сводит меня с ума. Как будто есть что-то… ну… чего я не знаю, – и я замолчала.

Мама встала и подошла к холодильнику. Она так долго смотрела внутрь, что я подумала, что она забыла, что я здесь. Затем она вытащила оттуда несколько помидоров и лук, достала разделочную доску и принялась их нарезать.

Я ждала.

Наконец она заговорила:

– Все это безумие, детка. Мне жаль, что эта леди так расстроила тебя сегодня, но я не знаю, что тебе сказать. Кроме того, что твой отец никогда не помнил мой день рождения, ну ты знаешь. И я очень сомневаюсь, что он смог бы устроить международную конспирацию своей собственной смерти.

– Правда?

– О да. Он был безнадежно рассеян во всем. – Она отложила нож и улыбнулась, на мгновение закрыв глаза. – И да, он мог околдовать птиц на деревьях. И бабочек. Жаль, что… – Она запнулась и покачала головой, перебирая толстые стеклянные бусины на шее. – Нет, ничего.

– Что?

– Я только хотела сказать, как жалко, что иногда все идет не так, как надо. Но все-таки – так тому и быть. Так оно и было. – Она положила в заварник чабрец. – Детка, мне так жаль, что это тебя расстроило, особенно сегодня.

– О чем ты?

– Ну, два года в разводе, новая работа. – Она удивленно посмотрела на меня. – Ты разве не помнишь?

– Конечно, помню. Я думала, что ты не помнишь.

– Я стараюсь не выпадать из реальности, Нина, дорогая. – Она прозвучала обиженной. – Я же твоя мама. Знаю, что ужасная мама, но я стараюсь.

Она говорит «мама», но это всегда звучит как «мама», как будто именно это она хочет сказать, и получается что-то вроде «мвуама». «Я твоя мвуама, – говорила она во время наших ссор в мой переходный период. – Будешь делать, что я скажу».

– Думаю, та старая леди немного не в себе, – сказала я, стараясь сменить тему. – Но я ей поверила. Не знаю почему.

– Нина. – Мама почти уставилась на меня, и я увидела, как ее глаза покрылись пеленой слез. – Мне жаль, что я не знаю, что тебе сказать, детка. – Она покачала головой. – Жаль, что ты его не помнишь, все это не помнишь. Потому что то, как это случилось…

Похорон не было из-за того, как это случилось. У него не было семьи, а она была одна в Великобритании, и, если не считать газетной вырезки, вся эта история вполне могла быть просто сном. Я могла родиться без отца, не имея понятия, откуда я и что он был за человек.

У меня была какая-то информация, например, что у него были большие ноги, и он обожал свеклу, и еще английскую сельскую местность, хотя мама была к этому абсолютно равнодушна, и еще его романтические жесты – например, обложка со Стейнбергом в «Нью Йоркере» в подарок – и их совместная фотография у Бодлианской библиотеки, в то лето, когда они встретились. Но это все были крупицы, как осколки стекла и камня, которые я собирала на пляже во время тех ужасных каникул и хранила в сумочке, как будто это были драгоценности. Постепенно и те несколько воспоминаний об отце рассеялись. Я до сих пор храню эти камни, но факты из его жизни стерлись, как будто его никогда не было на свете.

И вот мы с мамой смотрим друг на друга, и не знаю, куда дальше пошел бы разговор, но в этот момент хлопнула входная дверь и послышались тяжелые шаги моего отчима, Грэхема Малькольма, известного как Малк, с грохотом спускавшегося вниз.

– Всем добрый вечер, – сказал он, вывалив на столешницу стопку почты. – Вот ваша корреспонденция, леди этого дома. Доставлена вашим верным дворецким. Весь день пролежала у двери в ожидании, когда ваш верный дворецкий заберет ее и принесет вам. Кое-кто считает, что вы и сами могли бы забирать это и не оставлять мне каждый божий день. Кое-кто так считает. – Он послал маме воздушный поцелуй. – Привет, дорогая. Привет, Нинс.

– Привет, Малк, – сказала я, поцеловав его и через плечо глядя на маму, которая теперь была увлечена нарезанием чего-то еще. – Как прошел твой день?

– Прекрасно, – ответил он. – Я пропустил стаканчик с Брайаном Кондомином. Он как раз заканчивает книгу о распространенных способах убийства в викторианском Лондоне. Она чудесная! Очень интересно.